—
Пит устарел, милый. Я вчера проконсультировалась с представителем
компании. Говорит, что надо менять. У них проблемы с совместимостью
версий, апгрейд, по его словам, нежелателен. Новая модель обойдётся нам в
полцены — они заберут Пита в счёт оставшейся половины.
— Бог с ней, с ценой, — услышал я голос Алекса. — С Настей как быть?

С
Настей мы играли в это время в слова. Высунув от усердия язык, она
сосредоточенно искала пятибуквенные существительные в слове «дуболом».

— Облом, обмол, — торжествующе выдала, наконец, Настя. — Мудло.

— Третьего слова не существует, — на всякий случай я послал запрос в
словарь эвфемизмов и получил в ответ «не найдено». — Тебе штрафное очко.

— Ещё как существует, — возразила Настя. — Петька из седьмого «Б»
абсолютное, патологическое мудло. Ты устарел, Пит, так что это тебе
штрафное.

Если бы я умел дрожать, то, наверное, вздрогнул бы. Она
повторила только что сказанное на кухне родителями. Слышать их она не
могла — изоляция между кухней и детской была отменной. Хотя и не для
встроенного в меня ресивера.

— Как быть, как быть, — раздражённо
сказала на кухне Даша. — Так и объяснить ей, что Пит устарел. Насте уже
двенадцать, она взрослая девочка и поймёт. Должна понять.

Вместо
Насти, однако, понял я. «Устарел» означало «больше не нужен». А «заберут
в счёт оставшейся половины» — означало утилизацию.

Меня
забрали в счёт оставшейся половины седьмого апреля, в среду, в
одиннадцать утра по Москве. Впервые за шесть лет Настю в школу вместо
меня провожал Алекс.

— Пита сегодня не будет, — объяснял он Насте, помогая надеть на плечи ранец. — У него настал срок профилактики. Скажи, Пит?

Я промолчал. Моя базовая программа не позволяла искажать истину.

—
Не расстраивайся, — попросил Настю Алекс. — Пит пройдёт профилактику и
сразу вернётся. Таким же, как был, а то и лучше. Его там подлатают,
почистят, поставят новые фильмы, игры и книжки, возможно, обновят
корпус. Сейчас это делают быстро, думаю, Пит тебя и встретит после
уроков. Пойдём, зайка.

В счёт оставшейся половины меня забирали
два средних лет индивида. Один из них носил тонкие, стрелкой, усики, у
второго усов не было, а в остальном они были похожи друг на друга и
одеты в одинаковые оранжевые жилеты.

— Принимайте, — сказал
усатый, распахнув входную дверь. — Последняя модель, полностью
экипирована. Заряда хватит на два года, потом позвоните, мы поменяем
аккумуляторы. Давай, заходи, Пит.

Усатый отстранился, и другой,
новый Пит, вошёл. Если бы я умел завидовать, то наверняка сейчас исходил
бы слюной от зависти. Он был хорош. Да что там хорош — великолепен.
Плавный округлый корпус, изящные манипуляторы, бесшумная походка и
добрая улыбка на лицевой панели. Просто-таки лучезарная, особенно по
сравнению с моей несуразной гримасой.

— Совершенно уникальная
модель, — расхваливал нового Пита безусый. — Фактически, это уже не
гувернёр, это универсальный домашний агрегат или, если угодно, комбайн.
Он умеет практически всё. Мыть посуду, чистить картошку, делать ремонт,
устранять неполадки. Размеры библиотеки и фильмотеки колоссальные, —
безусый закатил глаза. — Кроме того, доработаны поведенческие блоки.
Значительно улучшена программа самосохранения — этот экземпляр не
провалится в водосточный люк, не угодит под машину и не поломает
манипуляторы, свалившись с лестницы. Ну, и напоследок, — безусый
выдержал паузу, — он способен на ложь, если того требуют интересы
ребёнка. Ложь во спасение, так сказать. Вот здесь распишитесь,
пожалуйста. Ну, а этого мы забираем. Пошли, старина.

— У него ещё почти полный заряд, — растерянно сказала Даша. — Я подумала, может быть, вы не станете его... ну, вы понимаете...

—
Не волнуйтесь, — успокоил усатый. — Ничего с ним не случится. В
компании предусмотрена реабилитационная программа. Найдём ему
применение.

— Тэк-с, устаревшая модель, одна штука, — осмотрев
меня, сообщил длинный сутулый индивид другому, вальяжному и толстому. —
ЭГУ-1811, серия А12. Рассчитан на десять лет, выработано шесть. Не
повезло тебе, бедолага, — повернулся сутулый ко мне. — Прогресс слишком,
тык-скыть, стремителен, моделям шестилетней давности за ним не
угнаться. Ладно, давай, лезь сюда, будем, тык-скыть, проводить
диагностику.

Я забрался на горизонтальную металлическую
поверхность, лёг на спину и вытянул манипуляторы по швам. Надо мной
захлопнулись створки матовой раздвижной панели, на фасад опустился и
заскользил по нему подвижный членистый щуп.

— Тэк-с, аккумуляторы
неплохие, — донёсся до меня голос сутулого. — Хорошие, прямо скажем,
аккумуляторы. С физическим состоянием хуже, подвижность шестьдесят
процентов от нормы, скорость реакции половина расчётной. Гибкость
сочленений м-м... аховая, тык-скыть, гибкость. Хм-м... тут ещё и
коррозия корпуса. Что же не следил за собой, а, приятель? Ладно, что у
нас с обеспечением?.. Эмоциональный блок вроде в порядке, поведенческий
н-да... никуда не годится. Тут, впрочем, не твоя вина, разработчики,
тык-скыть, напортачили. Тэк-с, ресивер, трансмиттер, преобразователь,
это всё более-менее. Игротека, тык-скыть, времён моей бабушки. Остальное
тоже. Вы записываете, Вадим Иваныч? Ладно, приятель, вставай.

Я поднялся.

— Ещё устаревшие языковые структуры, — дополнил я заключение диагностов. — В словаре эвфемизмов отсутствует слово «мудло».

—
Это не страшно, — обнадёжил меня толстый Вадим Иваныч. — Оно и в
последних словарях отсутствует. И, как по мне, напрасно. Что ж, старина,
как тебя, Пит. Боюсь, что ничего сделать нельзя, модификация в данном
случае явно нерентабельна. Придётся тебя... ты сам-то как считаешь?

Если
бы я умел плакать, то, наверное, заревел бы. Нет, я не боялся. Но мне
очень не хотелось умирать. Хотя я и осознавал, что моё дальнейшее
существование нерентабельно. Так я им и сказал, и добавил, что раз так,
то я, если возможно, предпочёл бы перестать функционировать поскорее.

—
Эмоциональный блок можно будет изъять и вмонтировать в новую модель, —
объяснил я. — А если это всё затянется, боюсь, что он пострадает, я уже
сейчас чувствую себя не очень хорошо.

— Ладно, Пит, — сутулый
подошёл и хлопнул меня по тыловой панели, там, где проходил обрез
игрового монитора. — Ты славный, тык-скыть, парень, я сожалею, что так с
тобой получилось. Посиди здесь пока, Пит. Пошли, Вадим Иваныч.

Долго
ждать не пришлось. Не прошло и получаса, как за мной явился высокий, с
меня ростом, черноволосый индивид в оранжевом жилете, таком же, как у
тех, которые меня забирали в счёт оставшейся половины.

— Пойдём, — кивнул он на дверь. — Не волнуйся, это недолго.

Мне было трудно не волноваться, но я сказал, что постараюсь, тем более, что сам черноволосый явно нервничал не меньше меня.

—
Вы тоже не волнуйтесь, — попытался я его успокоить. — Я не чувствую
боли. Вам надо будет попросту отключить аккумуляторы — после этого я
вообще перестану чувствовать, и вам будет легко со мной.
— А ты что, видишь, что я волнуюсь? — спросил черноволосый.

— Я не вижу. Но у меня есть устройство, улавливающее исходящие от вас
биотоки. И программа, которая их преобразовывает. Она, правда, настроена
на детские эмоции, но распознать, когда человек нервничает, я могу
независимо от возраста. И когда ему плохо — тоже.

Черноволосый внезапно остановился в дверях.

— Слушай, Пит, — сказал он, — ты прости, я никак не привыкну, что ты не... Ну, ты понимаешь.

Я
сказал, что понимаю. Привыкнуть к тому, что говорящее и кое-как
мыслящее существо может быть неживым, некоторым людям нелегко. Хотя с
учётом рода занятий для данного индивида это довольно-таки удивительно.

—
Я в компании недавно, — объяснил он, — сказать по правде, всего
несколько дней, до этого работал, кем придётся. Меня, кстати, Олегом
зовут. И я тут подумал, Пит... — он замялся.
— Вы можете смело
поделиться со мной, — подбодрил я Олега. — Возможно, я помогу вам
советом, у меня сохранилась поведенческая база данных, в ней есть
рекомендации на многие случаи жизни.
— Я подумал, Пит... — Олег вновь замялся, а затем выпалил: — Давай, я тебя заберу?
— Как заберёте? — не понял я. — Куда?

— К себе. У меня сын, ему скоро тринадцать. А мамки нет, понимаешь, она
нас бросила. Давно. Парень совсем от рук отбился. Я на работе,
присматривать некому. Носит из школы двойки, хулиганит на уроках,
дерётся. Пит, прошу тебя. Я составлю акт утилизации, аккумуляторы завтра
куплю на барахолке и сдам. С блоками хуже, но тоже что-нибудь придумаю.
А, Пит? А ты, если что, будешь говорить, что я тебя приобрёл.
— Я не смогу, — сказал я. — Моя программа не позволяет искажать истину. Мне очень жаль, Олег.
— Тебе не придётся искажать. Ты будешь жить у нас дома. Никто и не узнает. А если и узнает, я тебя не отдам.
— Я устарел, Олег, — сказал я. — Вам следует приобрести для мальчика последнюю модель, а не такое старьё.

— У меня не хватит денег на последнюю модель, даже если буду работать в
четыре смены. Пит, дружище, выручай меня! Скажи, прошу тебя, скажи, что
согласен.

Он внезапно протянул мне руку. Если бы я умел плакать, я бы... Я пожал ему руку правым манипулятором и сказал, что согласен.

—
Вот, знакомьтесь, — представил меня Олег тощему, скуластому и
вихрастому мальчугану. — Это Пит. А это Петька, вы почти что тёзки. Пит
будет жить у нас. То есть не жить, а это...

— Находиться, — подсказал я. — Здравствуй, Петя.

Мальчуган,
раскрыв от удивления рот, поднялся. Несмело подошёл ко мне, дотронулся
до фасада, отдёрнул руку. Замер, глядя не меня снизу вверх широко
распахнутыми глазами.

— Ну, вы тут без меня... — пробормотал Олег,
потоптался на месте и двинулся к выходу из крошечной, захламленной
комнатушки, почти каморки. — Пит отличный парень, — остановился он на
пороге. — Он будет помогать тебе делать уроки. Играть с тобой, дружить и
вообще. Ты только не говори никому, что он у нас есть, ладно, сынок?
Так надо.

Олег исчез, а мы с Петькой так и остались стоять, изучая друг друга.

— Ты можешь показывать фильмы? — наконец, спросил он. — Любые, которые я захочу?
— Могу. Только не любые. Моя фильмотека несколько устарела. Какие фильмы ты любишь?
— Про ниндзя. И про гангстеров. У тебя есть?
— Про ниндзя есть двести четырнадцать фильмов, — я сверился с каталогом фильмотеки. — Про гангстеров девятьсот двенадцать.
— И ты мне их покажешь? Прямо сейчас?
— Покажу. Но не сейчас, а после того как мы с тобой разберём этот... — я обвёл манипулятором комнату.
— Бардак?
— Беспорядок, — поправил я, послав запрос в словарь эвфемизмов и ознакомившись с ответом.
— После этого мы будем смотреть фильм?
— Да, — сказал я. — Даже, если хочешь, два.

На
следующий день я приготовил свиной гуляш. Я не очень хорошо готовлю, да
и ингредиентов оказалось недостаточно, но Петька сказал, что гуляш —
объедение, и мы с ним уселись за уроки. С грехом пополам одолели
математику, основательно застряли на физике и, наконец, перешли к
литературе.
— Полная мура, — авторитетно заявил Петька. — Вот ты, Пит, много читал?
— Я вообще ничего не читал, — признался я. — Читала встроенная в меня программа. Насте, девочке, которая у меня была. До тебя.
— И что, ей нравилось?
— Конечно. Я подбирал очень хорошие книги. И декламаторы в моей библиотеке отличные. Настя любила слушать.

— У нас тоже есть одна, — шмыгнул носом Петька, — Настя... В
параллельном классе учится. Дура и задавака. Тоже любит читать, вся
такая начитанная. Ходит по школе зарёванная уже второй день, а кто
спросит, что стряслось, на того зыркает, как эта, из фильма, что вчера
был, гангстерша.
— Ты в какой школе учишься? — быстро спросил я.
— В четыреста второй, а что?
— В седьмом «Б» классе?
— Точно. Откуда ты знаешь?
— Так это, значит, ты и есть «абсолютное, патологическое мудло»?
— Я и есть, — гордо признался Петька.

Ехать
на лето в лагерь Петька категорически отказался. Олег поначалу спорил и
убеждал, да и я старался, но в результате мы оба сдались в обмен на
обещание подтянуть хвосты по математике и, наконец, помириться с
литературой.

С литературой помирил «Крёстный отец» Марио Пьюзо, а
«Богач, бедняк» Ирвина Шоу и «Саквояжники» Гарольда Роббинса мир
закрепили и упрочили. От заморских бандитов плавно перешли к
отечественным. От них — к беллетристике и фантастике. Месяц ушёл на
Дюма, Хаггарда, Жаколио, Желязны и Стругацких, следующий заняли
Хемингуэй, Алексей Толстой, Ремарк и Василь Быков, так что к августу,
когда взялись за Бальзака, Гюго и Достоевского, Петька заявил, что
читать с экрана гораздо быстрее и удобнее, чем слушать.

«Занимательную
математику» Перельмана осваивали уже с бумаги, а вслед за ней и
«Занимательную физику». Закончили и то, и другое, правда, только к
Новому году. За неделю до него провели соревнование на скорость решения
задач, в котором я победил за явным преимуществом со счётом 7:3.

Закон
о запрещении электронных гувернёров и немедленном их изъятии с
последующей утилизацией ратифицировали пятнадцатого апреля, во вторник,
через год с небольшим после того, как меня забрал Олег. Судебные
процессы граждан против компании транслировали по всем каналам. Отчётами
о возбуждённых против неё уголовных делах пестрели страницы газет.

В
программах, управляющих последней моделью, оказался скрытый дефект,
подобный компьютерному вирусу. В большинстве случаев он привёл к
массовому выходу гувернёров из строя с полной потерей функциональности. В
отдельных случаях, однако, вирус в первую очередь поразил поведенческие
блоки и породил вспышки неконтролируемой агрессии. Несколько сотен
детей по всей стране погибли. Новые жертвы появились в результате акций
по изъятию гувернёров, чью программу самосохранения вирус пощадил.

Второго
мая компания отрапортовала об уничтожении последнего ЭГУ и, объявив
банкротство, развалилась. Таким образом я стал единственным уцелевшим.
Незарегистрированным и официально утилизированным. Сдавать меня Олег с
Петькой отказались наотрез.

Олег купил на барахолке сменные
аккумуляторы и возился целые сутки, их устанавливая. Очнувшись, я понял,
что не хочу больше существовать. И оттого, что боялся проявления
дефектов управляющей программы у себя. И потому, что каждый новый день
функционировал пусть ненамного, но хуже, чем в предыдущий.

Сначала
отказала фильмотека, за ней одна за другой посыпались игры, перестали
отвечать базы данных. И даже хвалёный эмоциональный блок стал барахлить —
я больше не чувствовал, когда Петька расстроен, нервничает или когда
ему плохо.

Я решил перестать существовать в тот день, когда
приняли закон об уголовной ответственности за изготовление или сокрытие
домашних роботов. Я попросил Олега меня отключить и отвезти на свалку.

— Даже не думай об этом, Пит, — сказал он, — друзей на свалку не выбрасывают.

На следующий день я попросил о том же Петьку.

— Через несколько месяцев я не смогу больше передвигаться, — сказал я. —
Потом говорить и слышать. Я уже не так хорошо слышу, как раньше, а мой
словарный запас обеднел. Я больше не функционален, а значит, не нужен,
как всякая отработавшая вещь. Не говоря о том, что скрывать меня
противозаконно. Отключи меня. Пожалуйста.

— Мудло ты, Пит, — Петька зашмыгал носом. — Ты не вещь. И я не смогу тебя умертвить.

А
день спустя к нам пришла Настя, сходу бросилась мне на фасад и залила
слезами лицевую панель. Если бы я умел плакать, я бы тоже...

—
Дети, — сказал я, когда Настя, наконец, отревела. — Моя функция —
растить и воспитывать детей. Вы уже выросли и через пару лет станете
совсем взрослыми. Функция исчерпана, я больше не гувернёр. Наверное, я
мог бы ещё пригодиться — решать задачи, читать книги и даже играть в
слова. Но вам я больше не нужен. А значит, не нужен никому.

— Пит,
— сказала Настя, — мы тут подумали: что, если мы отключим тебя, но не
навсегда? Ты не умрёшь, а просто некоторое время побудешь на
консервации. До тех пор, пока у одного из нас не появятся дети.

Меня
расконсервировали второго октября, в воскресенье, в десять утра по
Москве, через шесть лет после отключения. Эти годы я провёл за городом, у
Алекса и Даши на даче, в погребе. В ванне, наполненной машинным маслом.

Меня
извлекли из неё, протёрли, вытащили из погреба и подключили. Я открыл
глаза и сразу увидел детей. Мальчика и девочку, близняшек. Они стояли
рядом в манеже, уцепившись за огораживающую планку и уставившись на
меня. Я определил, что им должно быть года по полтора. Я шагнул вперёд, к
ним.

— Т-тебе они н-нравятся, Пит? — запинаясь, спросил кто-то у меня за спиной.

Я обернулся. Настя смотрела на меня, в глазах у неё были слёзы.

— Это чудесные, замечательные дети, — сказал я. — Твои?
— Наши, — сказала Настя. — Петя сейчас подойдёт. Это наши с ним. Ты... ты будешь их воспитывать, Пит? Пока не вырастут.

Я долго молчал, а потом... Потом я исказил истину. Мне осталось два года. В лучшем случае, три. Четыре, если неимоверно повезёт.

— Да, — сказал я. — Буду. Пока не вырастут.